«Я могла бы спросить Дэвида: "Вот я играю двух героинь, и это значит, что я играю призрака?" » И он бы ответил: "А ты сама как думаешь, Патриш? Это женщина, которую мы видим через искаженный взгляд психотика-мизогина". Он ненавидит женщин и не может довериться героине — даже с учетом того, что она его жена. Он убивает ее, но не может этого вспомнить, а после воссоздает себя в образе мужественного молодого человека и снова встречает ее. И теперь она действительно хочет с ним трахаться и влюбляется в него. Но даже в этом случае предстает грязной шлюхой. В представлении этого мужчины женщина — всегда чудовище. При любом раскладе. Играя роль, я думала о Саломее и Иезавели, обо всех библейских злодейках».
«Я была очень скромной, ванну в темноте принимала. И сцена, где моей героине нужно было раздеться, привела меня в ужас. К тому же на площадке кое-кто из парней позволил себе грубые комментарии, и я сказала Дэвиду: "Мне некомфортно, тут гадости говорят". А он в ответ: "Ты же читала сценарий. Постой, а кто и что говорит?" Когда спустя какое-то время я вернулась на площадку, те парни, которые отпускали сальные шуточки, извинялись передо мной, глядя в пол».
«Я была далека от типа телосложения, который тогда считался эталонным. Слишком фигуристая, слишком спортивная, и меня за это критиковали. Мол, "у тебя зубы кривые" и прочая чушь в том же роде. Но сейчас я пересматриваю "Шоссе в никуда" и думаю: "В общем-то, нечего было стесняться. Хорошо выглядишь, детка"».